22 апреля в рамках тюменской книжной недели в Губернаторском зале библиотеки ТюмГУ состоялась встреча с поэтом Тимуром Кибировым, который на прошлой неделе был признан лауреатом премии "Поэт" 2008 года.
22 апреля в рамках тюменской книжной недели в Губернаторском зале библиотеки ТюмГУ состоялась встреча с поэтом Тимуром Кибировым, который на прошлой неделе был признан лауреатом премии «Поэт» 2008 года. Для начала Кибиров посвятил полчаса чтению своей книги «Кара-Барас», вышедшей в 2006 году. Выбор он объяснил возрастом аудитории — студенты могут не понять «старой поэзии», замешанной на особенностях советского быта, а вот новая отсылает к культуре в целом и должна быть более понятна молодым. Предваряя чтение, поэт попросил прощения за то, что в этой книге могут быть «какие-то не совсем пристойный слова и выражения»: они использованы не для того, чтобы оскорбить чьи-то представления о нравственности, а только потому, что показалось автору наиболее уместными. Минут через пятнадцать автор прервал чтение замечанием: «Тут слышны смешки. Если кому-то хочется смеяться — не стесняйтесь». Правда, призыв не возымел действия. Вопросы поэту начали поступать еще во время декламации — в виде записок. Оказалось, это очень эффективный способ расшевелить обычно скованную тюменскую аудиторию. Кибиров заметил, что предпочел бы вопросы, заданные вживую, после чего несколько реплик прозвучали вслух. Во многих записках поэта просили почитать «стихи по заявкам»: «Когда был Ленин маленький», «Умом Россию не понять», «Конспект». И хотя он подчеркивал, как ему приятно, что публика ценит произведения, которые и сам он считает «интересными», «симпатичными», «важными», ни одной просьбы не выполнил — Кибиров признался, что не помнит своих стихов, а с собой у него только «Кара-Барас». — Поэт должен говорить на языке времени? Сленг, мат и так далее?.. — Единственное, что должен делать поэт, это писать хорошие стихи. Что это такое — не берусь судить, этого никто не знает, нет критериев… А использует поэт церковнославянский язык или молодежный сленг — лишь вопрос техники. — Кто ваш любимый современный поэт? — Открою тайну: всякий, кто пишет стихи, уверен, что он лучший поэт… У меня любимый поэт Тимур Кибиров, он меня пока ничем не разочаровал. А если серьезно говорить о современной поэзии… Я не могу сказать, что это по-настоящему любимые поэты, но поэты, с которыми у меня связано много надежд… Это Юрий Гуголев, мой близкий друг, советую обратить внимание на него. И поэт с более широкой эстрадной известностью Андрей Родионов. Мне он кажется чрезвычайно интересным, в его поэзии что-то действительно новое. — Есть мера дозволенного в поэзии? — Безусловно. Но это никак не формализуется, каждый решает сам. Некоторые мои стихи многим кажутся кощунственными, безобразными, непристойными. Я считаю, что ничего подобно себе не позволяю, что это все к вящей славе Истины, Добра и Красоты. Каждый решает сам, потому что даже если мы препоручим самым чудесным, умным, тонким людям решать, что дозволено в поэзии, это закончится катастрофой, безобразием и советской цензурой. — Поэт в России — больше чем поэт? — Ой-ёй-ёй!.. Когда забудут в России эту злосчастную евтушенковскую фразу. Да поэт в России такой же, как в остальных странах. Когда говорят, что русские писатели брали на себя несвойственные функции общественного и политического обличения, это все мифология. Вообще-то Диккенс никогда не был русским поэтом и писателем, но каждый его роман посвящен какой-то проблеме… Уайльд искренне старался быть не «больше чем поэт», что бы он там ни бубнил в предисловии к «Дориану Грею», мол нет книг нравственных и безнравственных, есть только плохо или хорошо написанные, сам роман вполне такая нравственная проповедь… — На обороте вашей книжки написано, что вы самый трагический русский поэт последних 10 лет. Наша жизнь трагична или ваша? — Жизнь человека вообще трагична — мы все знаем, что нас в конце ждет. Но как мы обходимся с этой трагедией, но как мы ее преодолеваем и просветляем — это уже от нас зависит. — Тимур Юрьевич, в последнее время на ТВ распространились такие передачи как «Comedy club». Смех без правил — что это, новая культура или пошлость? — В казарменном сортире эта культура веками существовала. Просто то, что это сейчас вылилось на экраны… Взрослых не жалко, но детям это показывать — просто преступление, это сбивает все рамки, эстетические, какие угодно… Один мой юный приятель специально, чтобы меня подразнить, подарил «Самый лучший фильм: «Ты же все время говоришь: «Загляни в глаза чудовища». И я заглянул в глаза чудовищ, это действительно страшно. Необыкновенный кассовый успех этого свидетельствует о глубоком неблагополучии, боюсь не только культурном. И с этим надо что-то делать! (смущенная ухмылка в усы). Но что — я не знаю. — В каких единицах можно измерить дистанцию между автором и героем? — Ни в каких! Это всегда очень сложный вопрос: они иногда совершенно сливаются, иногда… Но, конечно, просвещенный читатель должен помнить, что это все-таки не совсем одно лицо. — Вы похожи на Жана Рено. Как он вам? — Ой-ёй-ёй! Если я правильно понимаю, это французский актер, такой вполне себе маскулинный. Мне очень лестно, хотя боюсь, что это сильное преувеличение. Но, по-моему, хороший актер. Никакого специального отношения… Но теперь я буду пристально следить за ним. — В одном из ваших стихотворений вы называете себя аккомпаниатором русской и мировой поэзии. Никогда не хотелось стать их солистом? — Понимаете, когда я так себя называю, понятно, что это не совсем искренне, это некоторое лукавство. Я-то себя, честно говоря, вполне считаю солистом. Другое дело, что точно так я считаю аккомпаниаторами самых великих поэтов всех времен и народов. Нашего любимого Александра Сергеевича Пушкина. Потому что он тоже перелагал для своего времени старинные песни. Я думаю, может быть, это самая важная… и полезная часть этого странного занятия. — Как вы относитесь к Путину? Вы считаете, Россия — страна консервативная? Согласны ли вы, что наша страна переживает кризис культуры? — На второй вопрос отвечаю: безусловно, переживает, но также, как весь мир. Все те же проблемы, которые стоят перед американской, английской, французской культурой, с национальными особенностями, стоят перед нами. И кризис серьезный. — А выход есть из него? — А выход, безусловно, есть. И он очень простой: когда будут у вас детишки, читайте им книги, не ленитесь, читайте, водите…, показывайте им хорошие… Это очень простой, но единственный: хорошо воспитывать детей. Потому что тому, кто на Чуковском вырос, уже не впаришь все эти гадости, ему будет противно. А как к Путину я отношусь… Да никак я к нему не отношусь. Более того, какое-то специальное отношение — любовно-молитвенное, истерически-ненавистное — мне совершенно непонятно. Потому что не в Путине проблема, вместо него был бы кто-то другой. На мой взгляд, как в культе Путина, так и в ненависти некоторой части свободолюбивой интеллигенции, плохо, что это некоторая подмена, которая свидетельствует о ностальгии и тех, и других о советском времени, когда было комфортно… Было противно, но в то же время комфортно всем — и не только тем, кто был за советскую власть, но и тем, кто, вот как я, как говорили в газете «Правда», зоологически ненавидел советскую власть. Да, ненавидел, но это было в принципе комфортное чувство, оно меня не подвигало на какие-то действия — ну, стишки писать… «Ну чего? Понятно, что вот эта советская власть не дает ничего мне делать хорошего». Вот я боюсь, что сегодня то же самое: «А что мы можем сделать? Сидит такое чудовище со своей кремлевской администрацией и не дает нам ничего делать!». Это не так, и это очень вредно. На мой взгляд, «Камеди клаб» гораздо… важнее для судьбы российской культуры, чем Путин. — У вас есть несколько произведений, где есть обращение к молодым писателям, в нем говорится, что не стоит преклоняться перед искусством. Что вы подразумеваете под искусством в современном мире, как вы к нему относитесь и как нам к нему относиться? — Как вы должны относиться, это вы сами решите (посмеивается)… На мой взгляд, усилиями нескольких поколений изобразительное искусство доведено почти до вымирания. Но уверен, что скоро возродится. Недавно я посмотрел чудеснейшую выставку моего давнего приятеля художника Семена Файбисовича, который лет 10 не занимался живописью, и вот снова стал писать. И это… Вот что такое изобразительное искусство? То, что нельзя пересказать словами, иначе значит, оно не очень изобразительное. Большинство актуального изобразительного искусства — очень хорошего зачастую, очень любопытного, оригинального, остроумного, — я могу вам рассказать: об инсталляции, акции и так далее. А вот об этой выставке — а она вполне в рамках современного искусства, это не что-то замшелое — я могу сказать только метафорой, или посоветую посмотреть при случае. Я все-таки за то, чтобы при всем синтезе живопись оставалась живописью, а поэзия была поэзией, то есть тем, что нельзя пересказать прозой. Чтобы был романом, а не тем, что иногда пытаются нам современные мастера слова подсунуть: ни начала, ни конца и вообще понять ничего нельзя. Так что я в этом смысле человек сугубо консервативный. — Ваши книги выходили в ряде издательств, как происходил выбор, какие впечатления от сотрудничества. Также хочется спросить про ваш редакторский опыт… — Легче всего сказать про редакторский опыт — это было чуть больше месяца, я сбежал, даже не получив зарплату, потому что если б получил, неудобно было сразу уйти, пришлось бы еще поработать… Откуда-то все время репродуцируется эта странная черта моей биографии. Но звучит действительно серьезно: «некоторое время был главным редактором». Что касается издательств, то у меня самые приятные впечатления от издательства «Время» и, думаю, что остатки своей жизни буду публиковаться у них. … — Что является лейтмотивом вашей поэзии? — Лейтмотивом моей поэзии является искреннее служение Истине, Добру и Красоте. (аплодисменты) Это не шутка, я так считаю. — Ваш любимый женский образ в литературе? — Опять не скажу ничего оригинального — Татьяна Ларина. — Кто такие дураки в ваших стихах: праведники, убогие или кто-то еще? — Ну по-разному. Бывает, что дураки — в буквальном смысле дураки. — А вы напишете стихотворение о Тюмени, в каком жанре оно может быть? — Вот я не знаю! Напишется — напишу! Это напоминает мне приставания — до нынешнего времени — моего папы: «Как тебе не стыдно, ты осетин, и ни одного стихотворения… Неужели, тебе не нравятся наши горы?!» Да нравятся! Город ваш чудесный, достойный всяческого прославления, но я не берусь обещать, что напишу специально — не знаю. — Не считаете ли вы, как Борис Акунин, что поэт не должен быть голодным? — Должен или не должен?.. В общем, я считаю, что у поэта те же потребности физиологические, как и у любого другого. Поэтому не считаю, что кто-то вообще должен быть голодным. Лучше, чтоб все питались достойно. — Ваш взгляд на современных писателей прозаиков. Назовите несколько интересных, уважаемых вами имен. — Не буду называть. У меня совершенно дикий, детский максимализм в оценках… На мой взгляд, хорошая книга — та, которая станет буквально событием в твоей лично жизни. Когда я впервые прочел Бродского, это было событием в моей не только литературной, но человеческой жизни… Сейчас много хороших прозаиков, но вот так, чтобы я прочитал и понял, что мир от этого изменился, — в последний раз это был второй роман Саши Соколова «Между собакой и волком» — это было очень давно. Уже третий его роман меня сильно разочаровал: «Палисандрия». Но вот не могу сказать, что меня что-то по-настоящему… Набоков мне нравится по-настоящему и «Капитанская дочка»! — «Поэтический вторник», «Стихи по заявкам» — есть ли что-то подобное на других радиостанциях? — Да и на этой уже нет, на радио «Культура». Вообще, с литературными программами не очень благополучно. — Возможно ли восстановление программы «Литературная ярмарка? — Не уверен… Передача была прекрасная, полезная — это была программа, где буквально в прямом эфире проходили вечера поэзии современных поэтов. — Для вас в стихотворении важнее форма или содержание и можно ли чем-то пожертвовать? — Когда это все прекратится?! Форма и содержание! Хорошо написанное стихотворение может быть написано только в этой форме. Нельзя взять «Мороз и солнце, день чудесный» и переложить в хорей. В принципе можно, но это будет уже другое стихотворение, значит, другое содержание. Потому что смысл имеют не только слова. — Вы себя ощущаете поэтом постмодернистом? Известно, что посмодернисты посмеялись над Богом. А ваше отношение к богу религии и вообще? — Мое отношение — я не очень люблю об этом говорить — но поему в моих стихах вполне простодушно и прозрачно прояснено. По поводу постмодернизма. На мой взгляд, очень большая ошибка представлять постмодернизм как некое художественно направление, как романтизм, сентиментализм, классицизм. Эпоха, время, период постмодерна — это действительно есть. Условно говоря, когда бунтарский, модернистский, авангардистский, культурный и политический проект рухнул, когда стало понятно, что сколько ни сбрасывай с парохода современности классиков, ничего не убудет, и написать роман лучше, чем «Анна Каренина», не получается, можно написать просто что-то другое… То есть когда этот бунт против традиции закончился, сменило его ощущение некоторой культурной усталости, от того, что все уже было, нельзя сказать ничего нового, и нам остается только перебирать осколки былых сокровищ. В некотором смысле это так, но новизна в культуре рождается не на уровне букв, а на уровне смыслов. Понятно, что нужно как-то соотноситься со всей совокупностью созданных человечеством текстов или хотя бы нашей родной традиции. И вот, писатели делятся на две категории: одни предпочитают насмехаться над традицией, басня «Слон и моська» хорошо описывает эту ситуацию — чаще всего именно их называют постмодернистами. Другие просто сознают, что да, практически все было сказано и вменяемый читатель знает столько же, сколько ты, и зачастую его достаточно просто подтолкнуть локотком и сказать, мол, помнишь, у Пушкина вот это, я это сейчас имею в виду. Это разные вещи… — Как вы относитесь к так называемой современной прозе вроде Сорокина, Баяна Ширянова? — Ну, Баян Ширянов, по-моему, просто графоман. Сорокин очень серьезный писатель, но мной нелюбимый. — Современное общество явно чем-то болеет. Могли бы вы поставить ему диагноз? Ваша панацея от наших бед? — Нет у меня никакой панацеи, и никаких панацей никогда не было. Вести надо себя хорошо, стараться быть умными, добрыми, терпеливыми, не жадными — все… — А как по поводу поэтических пересмешников, к которому, как мне кажется, вы принадлежите? — Я на деюсь, что я не принадлежу ни к какому такому поколению пересмешников! То, что многие мои стихи вполне себе смешные, во всяком случае судя по реакции, это не значит, что цель моя — как-то пересмешничать. Это тут вы меня путаете с Иртеньевым. Хорошие стихи должны помогать выжить, иначе это такое рукоделие, хобби. Если книги не помогают выжить, то есть оставаться человеком, значит, это плохие книги… — В одном из интервью вы разделили свои стихи на те, что публикуются, и те, которых вы стыдитесь, по каким критериям происходит это деление? — Я очень стыжусь всего, что было написано до моих 30, потому что это было очень плохо написано и надеюсь, никогда не будет опубликовано. — Вы их сожгли? — Ну, я не очень пафосный человек, никаких таких демонстраций, жестов никогда не делаю. Я их выбросил. То, что хранилось у меня. Но у меня есть школьный приятель, который все сохранял, потому что в его небольшой голове, когда нам было лет 14, зародилась мысль, что это его как-то невиданно обогатит рано или поздно. Но… я могу быть спокоен — вряд ли это кто увидит. — Каким словом вы бы охарактеризовали положение современной российской поэзии? — Одним словом я не могу это охарактеризовать. Сейчас очень странное положение. С одинаковыми основаниями можем сказать, что сейчас невиданный расцвет поэзии, потому что очень много авторов разных поколений чрезвычайно интересных, хороших и разных — расцвет на лицо. По другим критериям: насколько они известны, интересны и нужны, насколько их читают, мы можем сказать, что кризис жесточайший. Причем я боюсь, что дело не только в том, что общество и читатели одичали, им ничего не нужно. Многие современные поэты — очень талантливые, интересные — делают все, чтобы быть интересными только ближайшим коллегам. У меня стремления демократические — если ты пишешь, надо стараться, чтобы было максимально внятно, чтобы было понятно, о чем ты говоришь, для чего вообще ты пришел. — Вы отслеживаете критику и публикации о своем творчестве? — Если мне говорят, что там-то вышла статья, — я прочитаю, но сам не слежу. Сейчас скажу действительно как гордец — потому что я действительно полагаю, что я лучше в своих стихах разбираюсь, чем критики. А так: хвалят — очень приятно, ругают — очень неприятно. Причем совершенно не зависит, за дело ли хвалят, за дело ли ругают. Хвалят — хорошо! — Как вы оцениваете интернет-писателей?— Никак не оцениваю. Нет таких писателей. Нет! То, что кто-то публикуется в Интернете, не делает его каким-то особым писателем. У меня тоже, оказывается, есть публикации в Интернете, последние мои книги выложены. Меня же из-за этого никто не называет интернет-поэтом! Нет, это надуманная проблема, у интернет-литературы нет никаких особых свойств, которая бы отличала ее от любой другой!!! Вот эта проблема точно надуманная, ее точно нет. Ее просто нет. Нет такой — интернет-литературы. Это все равно, что говорить: есть литература пергаментная, а есть бумажная. — Вы полагаете, что писать для детей сложнее, чем для взрослых? — Я полагаю, гораздо сложнее. Это моя мечта — написать настоящие детские стихи. И я сейчас пытаюсь это сделать, но боюсь, не получится. Мой любимый поэт — Корней Иванович Чуковский. Совершенно блистательные стихи, совершенство, все от «Мойдодыра» до этих маленьких. Вот мое любимое, которое я считаю идеальным описанием писателя: Взял барашек Карандашик, Взял и написал: «Я — Бебека, Я — Мемека, Я медведя Забодал!» * А лягушка у болотца Заливается, смеётся: «Вот так молодец!» И на этой оптимистической ноте. Позвольте… Я полагаю, тут многие как и я мучительно давно хотят курить. Поэтому огромное вам спасибо еще раз. (Аплодисменты)
